«Зощенко вошел в литературу как летописец пошлости — модернистской, раннесоветской, мещанской. Но что делать, если именно эта пошлость была последним прибежищем человеческого?
Во времена всемирного господства страшных и механистических утопий Зощенко нашел человеческое в мещанине — и его «Голубая книга» не издевается над историей: просто теперь о ней не расскажешь на другом языке».
